Жар-птица

Он довольно остёр: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьёт одним словом; он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою.

Его цель — сделаться героем романа.

Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обречённое каким-то тайным страданиям,что он сам почти в этом уверился. Оттого-то он так гордо носит свою толстую солдатскую шинель.

Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях.

Грушницкий слывёт отличным храбрецом; я его видел в деле; он махает шашкой, кричит и бросается вперёд, зажмуря глаза.

Это что-то не русская храбрость!..

Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнёмся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать.

Приезд его на Кавказ — также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что... тут, он, верно,закрыл глаза рукою и продолжал так:

«Нет, вы (или ты) этого не должны знать!

Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?» — и так далее.

Он мне сам говорил, что причина, побудившая его вступить в К... полк, останется вечною тайной между им и небесами.

Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен. Мне любопытно видеть его с женщинами:

тут-то он, я думаю, старается!

Мы встретились старыми приятелями. Я начал его расспрашивать об образе жизни на водах и о примечательных лицах.

— Мы ведём жизнь довольно прозаическую, — сказал он, вздохнув, — пьющие утром воду — вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру — несносны, как все здоровые.

Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски.

Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними не знаком.

Моя солдатская шинель — как печать отвержения.

Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.

В эту минуту прошли к колодцу мимо нас две дамы: одна пожилая, другая молоденькая,стройная. Их лиц за шляпками я не разглядел, но они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего!

На второй было закрытое платье gris de perles(серо-жемчужного цвета), лёгкая шёлковая косынка вилась вокруг её гибкой шеи. Ботинки couleur puce(красно-ватобурого цвета) стягивали у щиколотки её сухощавую ножку так мило, что даже не посвященный в таинства красоты непременно бы ахнул,хотя от удивления. Ее легкая, но благородная походка имела в себе что-то девственное,ускользающее от определения, но понятное взору. Когда она прошла мимо нас, от неё повеяло тем неизъяснимым ароматом, которым дышит иногда записка милой женщины.

— Вот княгиня Лиговская, — сказал Грушницкий, — и с нею дочь ее Мери, как она ее называет на английский манер. Они здесь только три дня.
— Однако ты уж знаешь её имя?
— Да, я случайно слышал, — отвечал он, покраснев, — признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких.

И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?

— Бедная шинель! — сказал я, усмехаясь, — а кто этот господин, который к ним подходит и так услужливо подает им стакан?
— О! — это московский франт Раевич! Он игрок: это видно тотчас по золотой огромной цепи, которая извивается по его голубому жилету. А что за толстая трость — точно у Робинзона Крузое!

Да и борода кстати, и прическа a la mougik (по-мужицки).

— Ты озлоблен против всего рода человеческого.
— И есть за что...
— О! право?

В это время дамы отошли от колодца и поравнялись с нами.

Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля и громко отвечал мне пофранцузски:

— Mon cher, je haїs les hommes pour ne pas les meLpriser, car autrement la vie serait une farce trop deLgoutante.

(Милый мой, я ненавижу людей, чтобы их не презирать, потому что иначе жизнь была бы слишком отвратительным фарсом ).

Хорошенькая княжна обернулась и подарила оратора долгим любопытным взором.
Выражение этого взора было очень неопределенно, но не насмешливо, с чем я внутренно от души его поздравил.

— Эта княжна Мери прехорошенькая, — сказал я ему. — У неё такие бархатные глаза — именно бархатные: я тебе советую присвоить это выражение, говоря об ее глазах; нижние и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в её зрачках. Я люблю эти глаза без блеска: они так мягки, они будто бы тебя гладят... Впрочем, кажется, в её лице только и есть хорошего...

А что, у неё зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась на твою пышную фразу.

— Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади, — сказал Грушницкий с негодованием.

— Mon cher, — отвечал я ему, стараясь подделаться под его тон,

— je meLprise les femmes pour ne pas les aimer, car autrement la vie serait un meLlodrame trop ridicule

(Милый мой,я презираю женщин,чтобы не любить их,потому что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой).

Я повернулся и пошел от него прочь.

С полчаса гулял я по виноградным аллеям, по известчатым скалам и висящим между них кустарникам. Становилось жарко, и я поспешил домой.

Проходя мимо кисло-серного источника, я остановился у крытой галереи, чтоб вздохнуть под её тенью, это доставило мне случай быть свидетелем довольно любопытной сцены.
Действующие лица находились вот в каком положении.

Княгиня с московским франтом сидела на лавке в крытой галерее, и оба были заняты, кажется, серьезным разговором.

Княжна,вероятно допив уж последний стакан, прохаживалась задумчиво у колодца.

Грушницкий стоял у самого колодца; больше на площадке никого не было.

Я подошел ближе и спрятался за угол галереи.

В эту минуту Грушницкий уронил свой стакан на песок и усиливался нагнуться, чтоб его поднять: больная нога ему мешала.

Бежняжка! как он ухитрялся, опираясь на костыль, и все напрасно.

Выразительное лицо его в самом деле изображало страдание.

Княжна Мери видела все это лучше меня.

Дальше